Каждый раз, приезжая в воюющий Донбасс, поражаешься некоторым вещам. ДНР, Домашняя народная республика – это бросается в глаза. Старушка просит подвезти ее, потому что «вы, хлопцы, мне больше тех понравились», таможенник с лицом статуи Терминатора смотрит мою пермскую прописку, широко улыбается и радостно сообщает «О, родина «Реальных пацанов!»» Солдат, похожий на университетского преподавателя, которому зачем-то нацепили советский стальной шлем и пулемет, мягко объясняет, как проехать в деревню, чтоб тебя по дороге не убили.
Когда у тебя спускает колесо, местная пожарная часть половиной состава выходит помогать – ну ладно, некоторые – покурить с видом на помощь. Каждый знает полреспублики. И вот это создает атмосферу, которую ни с чем не перепутаешь. Половина тебя наслаждается людьми с их безумным обаянием, идеализмом, который хочется назвать наивным, но это как раз норма. Это я как раз саркастичный циник, словом, дончанин – это настолько крутая разновидность русского, что не пойми, как без этого члена семьи жили.
А потом ты идешь по улице, и видишь прилеты. «Вдарунки» та сторона присылает каждый день. В Донецке было худо в 14 году, но сейчас хуже. Тогда почти все обстрелы были четко сосредоточены по месту – северная окраина увечная, а в центре – кофеечек да мамы с колясочками. Сейчас…
Ты идешь по улице, на окраине утробно грохочет, и в небе появляется эта белая дорожка зенитного пуска, которую ни с чем не спутаешь. ПВО в России десятилетиями не делала почти ничего или сбивала в Сирии самодельные дроны, но сейчас она пашет как вратарь НХЛ, перехватывая все, что летит в город. Обычно получается.
Иногда не удается.
Я стою перед школой. Украинский снаряд пришел точно ко входу. Тут входная группа была с какими-то затеями – обломки колонн перед входом торчат как руины античной эпохи, по которым от души врезали варвары. Кабинет наверху видно целиком: неудивительно, когда одной стены нет и остатки мебели, какие-то репродукции на стенах орут «здесь была жизнь». Напротив – многоквартирник, и видно, что окна – не стекла, а сами рамы вбиты внутрь.
На месте, где я стою с телефоном, этим снарядом убиты двое. Еще одну женщину срубило осколком дальше по улице.
Самое парадоксальное ощущение – это то, как тут все привыкли к таким вещам. Рестораны открыты, внутри никто даже не поворачивает голову, когда слышен очередной залп с окраины. По улице идут как идут. Многие уехали и, видимо, такие стоики и остались.
Война не присутствует в кадре постоянно. Эта злобная тварь ходит где-то по округе и постоянно напоминает: «А я тут, я тут!». Это не то чтобы страшно, а неуютно. Украинские военные любят напоминать о себе. И люди гибнут. Сегодня один, завтра другой. Не знаешь ни дня, ни часа, куда падет жребий. Затем ты поворачиваешь голову и утыкаешься в рекламу массажа, предложение купить офигительные штаны и гуляющую парочку: девушка с лицом ребенка и фигурой Моники Беллуччи и парень в чем-то военизированном и с аккуратной бородкой «под чеченца». Признать его вайнахом мешает только заливистое шоканье и хэканье, когда они смеются. Вокруг все бешено цветет, солнце затапливает улицы, ребята, которым сорок на двоих, гуляют под ручку.
А на окраине гремит и гремит.
По городу постоянно ездят машины с зетами. Некоторые дорисовывают обычные литеры в меру фантазии, и по улице едет, например, грузовик по имени ZAGA.
Вообще люди в камуфляже, которых тут много, явно распадаются на две группы. Одна – отутюженные гладкие военные хипстеры, люди, которые выглядят как солдаты, пытающиеся понравиться другим солдатам. И потертые ремесленники войны с красными шеями куда менее гладкие, но похожие на тех, кто действительно только что с фронта. Таких много, и постепенно замечаешь диспропорцию – женщин на улицах намного больше, чем мужчин. Кто воюет, кто работает, кто прячется, но факт.
В городе почти нет воды. Найти туалет, где она работает – удача, с горячей водой – редкая удача, утреннее мытье минералкой – норма. Там, где мы жили, вода подается ночами. Поставка блокируется противником. При этом коммунальные службы работают безукоризненно. Люди себя блюдут, и город чистый, с иголочки. Даже следы прилетов стараются заделывать оперативно.
Главное настроение Донецка – «не волнуйтесь и не надейтесь». Город жив, хотя его очень активно пытаются стереть. И черта с два это удастся. Но пока наши не отгонят украинскую армию на достаточное расстояние, покоя здесь не будет. Украинская сторона окончательно перешла в режим мужа-алкоголика, который бегает по квартире с топором и крушит все подряд. Отогнать вооруженного алкоголика от людей – задача первостепенной важности. Легко понять пацифиста, мечтающего о мире любой ценой, и все-таки хочется спросить: а что будет с этими людьми, если РФ одномоментно положит оружие. Та-то сторона его положит? Если противник готов морить «свой» город жаждой и артобстрелами, чего ждать, если город перестанут от него защищать? Добра и мира?
Здесь, в Донбассе, лучше всего понимаешь, насколько мы все один народ. Как это значимо. Артиллерист с обветренным лицом шкипера и глазами офицера-интеллектуала имперской эпохи. Девушка-медичка с лицом анимешного персонажа, воюющая с 2014. Старики, подметающие свой двор и отстраивающие клумбу после удара. Русские из Омска, русские из Крыма, русские из Москвы, из Донецка, из Харькова.
Это мы, Господи. Это наша армия, наши старики и дети, наш народ.
Донецк – наша столица.
Мы победим.